Предисловие

Стихотворение 24-е заканчивалось картиной созерцания рассвета, в котором поэт узревал «сладострастные острия» света, разрезающие тьму и заливающие этим светом небо. Но кто с первыми лучами может предсказать, что день грядущий готовит? Об этом мы узнаем лишь в нынешнем, 25-м стихотворении, где поэт встречается лицом к лицу с «огромным и ярким» восходящим солнцем, все еще гадая, какими новыми чудесами приветствует его день.

Уитмена всегда занимала «загадочная тайна зрения», как он сам ее называл в предисловии к «Листьям травы» в редакции 1855-го года. Поэта поражал тот факт, что всякий раз, открывая глаза, мы подвергаемся множеству визуальных впечатлений; что во всякую минуту всякого дня мы «прикасаемся» к тысячам предметов, в действительности их не касаясь, но легко их в себя вбирая. «Другие органы чувств куда более материальны», - замечает Уитмен. Зрение же, по его мнению, не нуждается ни в каких физических подтверждениях, а потому, быть может, именно зрению доступно улавливать проявления духовного мира – ведь до многих видимых вещей, дотронуться мы никогда не сможем и, тем не менее, признаем их реальность – ибо глаза говорят. В сущности, глазное яблоко – любопытнейший орган: мы открываем глаза, и тут же все вокруг – далекое или близкое, лежащее под ногами или витающее в небе – «со скоростью света, мягко и последовательно, врывается в нас без малейшей путаницы и неразберихи».

И как мы только не запутываемся – и в конечном итоге не сходим с ума - в сумбуре бесчисленных образов, заполоняющих сознание в каждую секунду каждого дня? Не зря говорит Уитмен, обращаясь к солнцу: «Как быстро ты убило бы меня, Если бы во мне самом не всходило такое же солнце!» И солнце, в нем восходящее – не что иное, как наши сущность и фантазия, позволяющие принимать все, что им даруется, и претворять это в слова, картины, скульптуры, музыку…

Подобно вдоху и выдоху, процесс принятия и отдачи составляют основу жизни. Потому Уитмен восклицает: «Зрение и речь – близнецы», ибо словам его («голосу» и «языку») также доступно касаться мира вокруг и мира запредельного. Равно как рассветные лучи оживляют все кругом, согревая большое и малое, важное и незначительное, так и поэтическое слово «обнимает» каждую деталь, из которых слагается истинно демократическая песнь.

Аналогично и каждый из нас поглощает окружающее через органы чувств и «выдыхает» обратно в той форме, которую находит возможной для себя. Глаза фиксирую мир, но именно голос его воссоздает, становясь тем самым частичкой божественного. И все же Уитмен признается, «что слишком придаем мы цены произнесению слов» - слова невысказанные много могущественнее, ибо под мыслью неизреченной «образуются бутоны», ждущие во мраке, защищенные от стужи, готовые вот-вот расцвести.

Слова способны отразить лишь малую долю миров, скрытых внутри каждого, посредством них никогда не постичь бескрайности и загадочности человеческой души, и даже столь длинная «Песнь о себе» не в силах «утвердить основного достоинства» поэта, его истинную меру, тайну, скрытую внутри – как и внутри всех нас. Тайну, которую нельзя прочесть «ни в писании, ни в речи», а можно лишь увидеть: на лицах - этих картах еще неоткрытых континентов – с коими сталкиваемся ежедневно. Лишь им, лицам, подвластно «утвердить» нас и наш опыт соприкосновения с миром, хотя бы потому, что благодаря его частям: глазам, носу и соседствующим ушам этот мир, как уже было сказано, проникает в нас, а благодаря языку и губам – озвученный, возвращается обратно.

Э. Ф.