Предисловие
Бури страстей, порожденные таинством прикосновения, отступают; отступает и животворящее затишье – и Уитмен замирает, дабы поразмыслить, какой «урок» был из них вынесен. Очередной – и ничуть не удивительный: всеобщего равенства, всеобщей демократии. Такой же, ничуть не удивительной, может показаться природа прикосновения, к коей каждый из нас столь привычен, что абсолютно не чувствителен. Но, если мы можем не замечать, насколько чудотворен всякий акт касания, то Уитмен осознает («Что может быть меньше и что может быть больше, чем простое прикосновение руки?»), что все истины «таятся в вещах», коли сам мир есть их суммарное воплощение.
Ничто не существует вне материи: всё подвержено процессам жизнедеятельности и умирания, развития и распада, но возможными эти процессы становятся лишь посредством физических тел, ибо, как сказал поэт двадцатого века Уильямс Карлос Уильямс, «нет идей, кроме тех, что воплощены в конкретном». Чувственные отношения с подобными воплощениями конкретики мира сего, в которые мы вступаем в течение жизни, – есть единственный способ постичь истину, кою открыть способен лишь познавший мир вкупе, где «ничтожное так же велико, как и все остальное». Подобно «логикам и проповедникам», мы можем без продыху пытаться сформулировать абстрактную «истину», но она-то, не нуждаясь в «акушерских щипцах», всегда рождается из повседневного, равно как вне всякой логики, перманентно существует рядом, в вещах, нас окружающих. Можно закрывать глаза на бесчисленные волшебства, но они будут существовать вне зависимости от нашей слепоты, доступные зрению, слуху, вкусу обоняния, осязанию – будь то мерцающий закат, жук, копошащийся в навозной куче, лаконоска, сырость сгущающейся ночи, влажные комья земли под ногами – все эти «истины», постигнем ли мы их или нет, всегда будут пребывать в этом мире, как пребывали до нас.
Ныне, после безудержного сексуального экстаза, Уитмен обретает покой и возможность поразмышлять о пережитом – об эротическом переживании, о скрытом плодородии «влажных – от недавних ливней - комьев земли», об истине (этой «святой святых»), таящейся в «теле мужском и женском», в физических оболочках, в страсти, сводящей как оболочки, так и души. Страсть эту можно расценивать лишь как притяжение одного тела к другому, но чувство ею порождаемое, способно «излиться на всех», стать «всесветным», всетворящим, ищущим и обретающим наслаждение не только в отдельном человеке, но во всем человечестве, во всей земле обетованной.
Э. Ф.
Все истины, что таятся в вещах, ждут, когда придет их черед, Они не спешат на волю, но и не отвергают ее, Им не нужно акушерских щипцов, Ничтожное для меня так же велико, как и все остальное. (Что может быть меньше и что может быть больше, чем простое прикосновение руки?) Логика и проповеди никогда не убеждают людей, Сырость ночная глубже проникает мне в душу. (Убеждает лишь то, что очевидно для всех, Чего не отрицает никто.) Я верю, что из этих комьев земли выйдут и любовники и светила. И что святая святых есть тело мужское и женское, Что цвет и вершина всей жизни - то чувство, какое они питают друг к другу, Что они должны излить это чувство на всех, покуда оно не станет всесветным, Покуда мы все до единого не станем в такой же мере дороги и милы друг для друга.
Истины поджидают в вещах, Не торопят своего череда, не отсрочивают его, Им не нужно щипцов хирурга и акушера, Ничтожное мне столь же важно, как и любое иное, (Что есть меньшее или большее, чем касание?) Логика и поучения не достоверны, Ночная сырость глубже западает в душу. Достоверно лишь то, что себя доказует любому мужчине и женщине, Лишь то, что никто не отринет. Мгновенье – и капля моя западет в мой разум, Я верю, что влажные комья станут любовниками и светилами, Что заповедь заповедей есть плоть мужская и женская, Что цветок и вершина вершин есть их обоюдное чувство, И что опыт свой, разносить им пристало повсюду, покуда не станет он вездесущ, Покуда не восхитили нас все и каждый, покуда мы не восхитили их.
Послесловие
Уж не льют весенние дожди над Мервом. Туркменские археологи любовно шепчутся о своих находках: стенах некогда возвышающейся крепости, монетах, некогда
ходивших по рукам. Кость дюжего вола вещает о существовании в этой местности древней цивилизации, пятитысячелетней давности, сравнимой разве что с месопотамской или китайской. Керамические черепки, собранные в единообразные
прямоугольнички, терпеливо ожидают того единственного, искушенного в искусстве чтения знаков человеческого бытования.
Ранним майским утром я наблюдал за пожилой женщиной-археологом с платком на голове, осторожно просеивающей песок на раскопках – и пытался ее глазами увидеть этот причудливый древний мир, с его правителями и служителями, луками и кувшинами,обрядами и ритуалами. А еще – с ураганами, землетрясениями, болезнями.
Непростую задачу берет на себя археолог, равно как и художник, пытаясь открыть истины, которые, по определению Уитмена, «таятся в вещах», «не спеша выйти наволю, но и не отвергая ее». Но решение есть и заключается оно в том, чтобы разглядеть искру божественного как в большом, так и в малом – ибо все в мире равно значимо. Для Райнера Марии Рильке, к примеру, эта истина открылась в мастерской Огюста Родена. «Что ты сейчас пишешь?», - спросил как-то раз скульптор. «Ничего», -ответил поэт и тотчас услышал совет: отправиться в зоопарк и наблюдать за зверьми до тех пор, покуда один из них не попросится на страницу. Попросилась «Пантера» - так появилось на свет первое из сотен «предметных» стихотворений поэта. Все они впоследствии были собраны в два тома «Новых стихотворений» (1907) – знакового произведения Рильке, где он наряду с Уильямсом Карлосом Уильямсом, Фрэнсисом Понжем, Пабло Нерудой,развивал модернистскую традицию проникновения в сущность экзистенциализма посредством постижения бытовых предметов и явлений. Традицию, заложенную Уитменом, его знаменитым вопросом: «Что может быть меньше и что может быть больше, чем простое прикосновение руки?». «Всему ответ – любовь», - улыбнулась туркменка, и черепок, поднятый ею к солнцу, сверкнул в предзакатных лучах.
К. М.
Вопрос
Была ли в Вашей жизни минута, когда соприкосновение с неким конкретным явлением или предметом, переворачивало все представления о нем же, вычитанном из книг, изученном на лекции, описанном в проповеди? Какая «истина» в нем «таилась»?