Я верю, что листик травы не меньше поденщины звезд, И что не хуже их муравей, и песчинка, и яйцо королька, И что древесная лягушка - шедевр, выше которого нет, И что ежевика достойна быть украшением небесных гостиных, И что малейший сустав моих пальцев посрамляет всякую машину, И что корова, понуро жующая жвачку, превосходит любую статую, И что мышь - это чудо, которое может одно сразить секстильоны неверных. Во мне и гнейс, и уголь, и длинные нити мха, и плоды, и зерна, и коренья, годные в пищу, Четвероногими весь я доверху набит, птицами весь я начинен, И хоть я неспроста отдалился от них, Но стоит мне захотеть, я могу позвать их обратно. Пускай они таятся или убегают, Пускай огнедышащим горы шлют против меня свой старый огонь, Пускай мастодонт укрывается под своими истлевшими костями, Пускай вещи принимают многообразные формы и удаляются от меня на целые мили, Пускай океан застывает зыбями и гиганты-чудовища лежат в глубине, Пускай птица сарыч гнездится под самым небом, Пускай лось убегает в отдаленную чащу, пускай змея ускользает в лианы, Пускай пингвин с клювом-бритвой уносится к северу на Лабрадор, Я быстро иду по пятам, я взбираюсь на вершину к гнезду в расселине камня.
Я верю, что листик травы не хуже расчищенных звездных троп, Что равно чудесны песчинка, мураш и яйцо королька, Что древесная жаба – величайший шедевр, Что ежевика украсит небесные залы, Что тончайший сустав посрамляет машину, Что корова, понуро жующая листья, превосходит любую статую, Что мышь – это чудо, способное поразить секстильоны неверных. Я вобрал в себя гнейс и уголь, длинные нити мха, фрукты, зерна, съедобные корни, Я весь облицован четвероногими и крылатыми, И отдалившись – путь и недаром – от них, Лишь пожелав, всех созову обратно. Напрасны застенчивость и попытки сокрыться, Напрасно вулканы шлют свой огонь супротив меня, Напрасно прячется мастодонт под грудой истлевших костей, Напрасно предметы меняют облик и отдаляются от меня, Напрасно моря вымывают ямы, и грозные монстры покоятся в них, Напрасно в небе гнездится сарыч, Напрасно змея скользит по лианам и бревнам, Напрасно лось скрывается в дальних дебрях, Напрасно гагарка несется к далекому северу на Лабрадор, Я двигаюсь следом, я быстро взбираюсь к гнезду в расселине скал.
Послесловие
Есть Вордсворт в «Прелюдии» изображал становление сознания поэта, Уитмен - обрисовывает становление мироздания, прокладывая путь через «поденщину звезд» к собственной космической модели развития. «Эволюция диктует свои законы не только природе, науке и политике, но и стихосложению», - смело заявлял радикал поэтического слога, - «И «Листья травы» - есть эволюция, эволюция в полном, нагляднейшем и неоспоримом смысле сего слова». Свободный стих был для него не только образом мышления, но и указующим перстом дальнейшего развития – в языке, в политике, во взгляде на собственный биологический вид, вобравший в себя все прочие: от муравья до остроклювого пингвина.
Как-то раз весенним утром, прогуливаясь вдоль тихоокеанского побережья, под опасно нависающей скалой, откуда время от времени сыпались сколы пород, моя подруга, бродившая вместе со мной, вдруг вспомнила, как однажды на ее глазах из расщелины на высоте сотни футов над землей выпали два крошечных детеныша гремучей змеи. Почему их логово располагалось в столь непригодном для жизни месте, оставалось загадкой для подруги, которая, кстати, сама незадолго до этого разговора приобрела домик на вершине утеса. «Им, видимо, приглянулся вид на окрестности», - пошутил я. «Или им просто не повезло», - ответила она и принялась размышлять, какую роль везение могло сыграть в эволюции. «Зато как повезло нам, - невольно подумал я, - что Уитмен никогда не останавливался в своей дороге «на вершину к гнезду в расселине камня», открытый всему, не бегущий от риска – какого бы то ни было: эволюционного, физического, духовного, поэтического, политического. И что он не прекращал верить, что американская демократия не остановится в развитии, подобная его «Песни о себе», в которой дремлют семена сотен будущих песен, на сотнях языков, как дремлют в ней «плоды и зерна», «и гнейс, и уголь, и коренья», и закаты, и песок под нашими стопами….
К. М.
Вопрос
Представляя человека результатом эволюционного процесса, Уитмен тем самым иллюстрирует свое определение ученых (впервые упомянутое им в предисловии к «Листьям травы» в редакции 1855 года) как «законодателей для поэтов». Насколько творение, порожденное эволюцией, отлично от творения, порожденного божьей волей? И может ли первое быть создано по образу и подобию Господа?