Я славлю себя и воспеваю себя, И что я принимаю, то примете вы, Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам. Я, праздный бродяга, зову мою душу, Я слоняюсь без всякого дела и, лениво нагнувшись, разглядываю летнюю травинку. Мой язык, каждый атом моей крови созданы из этой почвы, из этого воздуха; Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь от родителей, тоже рожденных здесь, Я теперь, тридцати семи лет, в полном здоровье, начинаю эту песню И надеюсь не кончить до смерти. Догматы и школы пускай подождут, Пусть отступят немного назад, они хороши там, где есть, мы не забудем и их, Я принимаю природу такою, какова она есть, я позволяю ей во всякое время, всегда Говорить невозбранно с первобытною силой.
Я праздную – себя, пою – себя. А что по мне, то примете и вы. Ибо каждый атом, мне принадлежащий, принадлежит и вам. Праздношатаюсь, призываю душу, Праздно и простодушно всматриваюсь в острие летней травинки. Мой язык, каждый атом моей крови – из этой почвы, этого воздуха. Рожденный здесь от родителей, рожденных здесь от родителей, равно рожденных здесь, Нынче я, тридцати семилетний, в добром здравии, начинаю песнь – И надеюсь не кончить до смерти. Догмы и школы – посторонитесь. Отступив на шаг, где им и место, они не позабудутся. Я принимаю и доброе, и дурное. Я позволяю природе, на свой страх и риск, Говорить бесцензурно, с первобытной мощью.
Послесловие
Говорят, каждое стихотворение есть акт средоточения: ни ком-то или чем-то, некий опыт существования во внезапно охватившем чувстве, представлении или воспоминании - так и Уитмен в первой части цикла «Песнь о себе» создает образ средоточения поэта на мире, «блуждания» (изумительное определение!) в нем, распахивания – «нагнувшись» над ним – собственной души. Вещи, на которые устремлен глаз поэта, крайне просты: травинка, к примеру, - но в этом-то и заключается основополагающая мысль: поэма, по меньшей мере, есть пересказание истории Вселенной - изнутри ея и вовне – с анатомического уровня состава крови, почвы, воздуха до всех проявлений сущего – таково поэтическое завещание человека, чье предназначение – расширять пределы нашего воображения, а через него – способности к со-творчеству.
Влияние «Песни о себе» на американскую поэзию не поддается описанию. «Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и Вам» (пер. Чуковского – прим. автора) - эти слова подвели бесчисленное количество поэтов к их собственному Слову. И вправду, без Уитмена едва ли можно представить Уильяма Карлоса Уильямса открывающего «чистейший продукт Америки», Теодора Ретке, пускающегося в «долгое путешествие за пределы себя» или Алана Гинзберга, пишущего «Вопль», не говоря уже о современных поэтах, таких как С. К. Уильямс или Паттианн Роджерс. Фактически мы все смотрим на жизнь взглядом, подсказанным первопроходцем, который завещает в заключительных строках «Песни» искать его «у себя под подошвами».
Немного об уитменовской метрике: смещение от пятистопного ямба в первой строке к ритмичному свободному стиху на манер библейских псалмов указывает на отказ от традиционного английского стихосложения, побуждающий поэта двигаться от хорошо известного к до селе неизведанному. Ему, привыкшему путешествовать в будущее, от конца травинки до самой дальней звезды и обратно, для сего путешествия требуется более разнофоновая музыка, нежели может позволить привычный белый стих. Открытая поэтом строка способна вместить невероятный диапазон звуков, предметов, интонаций, образов и идей: «Природу, какова она есть, с первобытной силою» (пер. Чуковского – прим. автора). Оная сила и порождает его песнь.
—CM
i Стихотворные фрагменты цикла представлены в переводе Корнея Чуковского. Уолт Уитмен. Листья травы. М., Художественная литература, 1982.
Вопрос
«Я славлю себя» - этой строкой начиналось первое стихотворение «Песни о себе» в первоначальной публикации цикла. Позже Уитмен внес добавление: «…и воспеваю себя» (пер. Чуковского – прим.автора). Насколько данная поправка повлияла на восприятие поэмы в целом? Чем, по Вашему мнению, руководствовался Уитмен, внося ее?