Предисловие
В пятом стихотворении поэмы Уитмен изображал интимное слияние души и тела, посредством которого тело - через органы чувств - открывало душе окружающий мир, а душа порождала в теле желание взаимопроникновения, абсорбции, воссоединения. В последних строках 21-го и в начале 22-го стихотворений поэт вновь возвращается к метафоре любовного акта, вырисовывая образ «прижавшейся к нему гологрудой ночи», ласкающей «расметавшейся» земли и, наконец, моря, «манящего призывными пальцами», «укачивающего дремотой своей зыби», «обливающего любовной влагой» раздетого донага, отдавшегося его течению поэта.
Совсем как его героиня в одиннадцатом стихотворении, мечтавшая искупаться с двадцатью восемью мужчинами, поэт чувственно отдается «штормам и пучинам», ощущая небывалое единение с мирозданием. Море для него есть символ конечного компостера, всевечного творца всего живого – «соли жизни», - но и идеального поглотителя всего мертвого (ибо «вечно раскрыты его могилы», которые не нужно даже рыть - ведь океан равно принимает всех в нем оставшихся).
Силы океана столь же разрушительны, сколь и созидательны, равно как противовекторны волны его, устремляющиеся и в глубины, и вовне. И Уитмен с восторгом перенимает океанические ритмы, находя в себе «и прилив, и отлив», сопоставимые с его собственным способом миропостижения, когда внешний мир будто «втекает» в душу и вытекает оттуда – обновленным.
Стихотворение изобилует и строками из наиболее дерзкого утименовского арсенала. Поэт провозглашает себя «певцом примирения и злобы», уверяет, что «не прочь быть поэтом не только доброты, но и злобы». После соития с землей и морем, Уитмен готов к еще большему «саморасширению», готов к любому опыту. Идеал «певца мировой демократии» - сама земля, ничто не отвергающая, поглощающая и воскрешающая всё – называйся оно добром или злом, «непрерывно беременная» и дающая жизнь непрекращающемуся настоящему, тому мгновению, ради которого существует вечность и которое мы, к нашему счастию, способны узреть.
Ведь именно - и только - в этом миге мы живем, и бессмысленно терять время на домыслы о прочих. Ведь даже пребывая в священном страхе перед ликом настоящего, может ли кто-то быть ему «неверным» и неверующим - в могущество Вселенной, способной порождать неиссякаемую вереницу мгновений, каждое из которых – прекрасно?!
Э. Ф.
Море! Я и тебе отдаюсь - вижу, чего ты хочешь, С берега я разглядел, как манят меня твои призывные пальцы. Я верю, ты не захочешь отхлынуть, пока не обнимешь меня, Идем же вдвоем, я разделся, поскорее уведи меня прочь от земли, Мягко стели мне постель, укачай меня дремотой своей зыби, Облей меня любовною влагою, я могу отплатить тебе тем же. Море, вздуты холмами длинные твои берега, Море, широко и конвульсивно ты дышишь, Море, ты жизни соль, но вечно раскрыты могилы твои, Ты воешь от бешеных штормов, ты вихрями вздымаешь пучину, капризное, нежное море, Море, я с тобой заодно, я тоже многоликий и единый. Во мне и прилив и отлив, я певец примирения и злобы, Я воспеваю друзей и тех, кто спят друг у друга в объятьях. Я тот, кто провозглашает любовь. (Я, составляющий опись вещей, что находятся в доме, могу ли я не учесть самый дом, вмещающий в себя эти вещи?) Я не только поэт доброты, я не прочь быть поэтом злобы. Что это там болтают о распутной и о праведной жизни? Зло толкает меня вперед, и добро меня толкает вперед, между ними я стою равнодушный. Поступь моя не такая, как у того, кто находит изъяны или отвергает хоть что-нибудь в мире, Я поливаю корни всего, что взросло. Или очуметь вы боитесь от этой непрерывной беременности? Или, по-вашему, плохи законы вселенной и надобно сдать их в починку? Я знаю, эта сторона в равновесии, и другая сторона в равновесии, Сомнение служит мне такой же надежной опорой, как и непоколебимая вера, Нынешние наши поступки и мысли - лишь первые шаги бытия. Эта минута добралась до меня после миллиарда других, Лучше ее нет ничего. И это не чудо, что столько прекрасного было и есть среди нас, Гораздо удивительнее чудо, что могут среди нас появляться и негодяй и неверный.
О ты, Море! И тебе отдаюсь – и знаю, чего ты хочешь, Я с берега вижу твои манящие пальцы, Я верю, что ты не схлынешь, не ощутив меня, Мы более неразделимы, гляди: я раздет, скорее сокрой меня от земли, Стели мне помягче, баюкай на сонных волнах, Омой любовною влагой, и я воздам тебе тем же. Море протяжных волн, Море, судорожно и глубоко дышащее, Море - соль жизни, море могил, вечно-распахнутых, Вестник ветров, море, капризное и кокетливое, Я одно с тобой, как и ты, я многолик и един. Во мне приток и отток, я певец примирения и вражды, Певец друзей и тех, кто спит в объятиях друг у друга, Я сострадания провозвестник, (Составив опись предметов в доме, могу ли я не учитывать дома, вместившего их?) Я не только поэт доброты, я не прочь быть поэтом злобы, Что там болтают о добродетелях и пороках? Зло толкает меня вперед и добро толкает меня вперед, меж ними стою беспристрастный, Походка моя – не поступь насмешника и нигилиста, Я поливаю корни всего, что возросло. Очуметь ли боитесь вы от беспрестанной беременности? Полагаете, что устарели небесные заповеди и надлежит их отправить в починку? Одна сторона в равновесии и другая сторона в равновесии, Колебанье мне служит опорой и - непоколебимость, Думы, дела настоящего – нам назидание и начало, Эта минута настигла меня опосля мириадов прочих, Нет лучше ее и нет лучшего, чем сейчас, Нет удивительного в хорошем, бытующем прежде и ныне, Куда удивительней, что средь нас живут дурной и неверный.
Послесловие
Французский поэт, дипломат, лауреат Нобелевской премии Сен-Жон Перс (1887-1975) разделил с Уитменом не только день своего рождения – 31-го мая – но многое другое: детские годы, проведенные на острове, всеохватное видение мира, длинную поэтическую строку (хотя сам Перс старательно отграничивал собственный метрический рисунок от свободного уитменовского стиха), пристрастие к научной терминологии и перечислительным интонациям, любовь к истории, путешествиям, всему новому, природе и ее стихиям, в особенности – морской.
И действительно – шедевр Перса Amers(«Створы») может быть расценен как одно большое размышление на тему двадцать второго стихотворения «Песни о себе»: что же на самом деле значит быть «заодно» с морем? ощущать в себе «прилив и отлив»? омывать каждый новый берег жизни? Вслушиваясь в океанические глубины поэзии Перса, трудно не распознать гул уитменовского моря «широко и конвульсивно дышащего» - а именно сей звук был, вероятно, камертоном для обоих поэтов. Ибо линии движения моря, равно как движения мыслей в состоянии задумчивости, страсти, изумления или боли – непременно пересекаются с плоскостью самой Вселенной - а это не могло не восхищать поэтов.
Однажды зимним полднем в зоопарке Центрального парка мне довелось увидеть, как в искусственном водоеме плещутся морские котики. Они то плавно кружились под водой, скользя друг меж другом, то всплывали на поверхность, со всего маху ударяясь о валуны, то снова ныряли. И я чувствовал, как тело мое наполняется удивительной благодатью от ощущения близости природы, так органично окаймляющей нашу жизнь - и прочитанные когда-то Уитмен и Перс словно вновь напоминали, как неразрывно - и необъяснимо – все мы связаны. Ведь и я знал – каким-то шестым чувством – как сохранить тепло в морознейший из дней, как задержать дыхание – и не погибнуть от нехватки кислорода, как определить влияние на организм циклов лунного календаря, как «укачать себя дремотой водной зыби», как «отплатить тем же» за все дары, которыми любовь так щедро осыпает нас…
К. М.
Вопрос
Что имеет ввиду Уитмен говоря, что «зло толкает меня вперед» и «добро толкает меня вперед», а он лишь стоит «меж ними равнодушный»? Каким образом «зло и «добро» могли равно вдохновлять Уитмена на написание этого стихотворения? И кто вообще назначает, что есть «зло» в этом мире, а что есть его антипод? Не случается ли так, что чьи-то злодеяния для кого-то оказываются благодеяниями? И почему благие намерения одних, пророчащих себе за них райскую жизнь, на деле оказываются теми, которыми «ад вымощен»?