Предисловие
Размышляя о Времени, развертывающем бесконечную ленту настоящего, Уитмен, раздумывает и о словах, «распускающихся» сквозь время: от первых имитирующих речь звуков, от прото-индо-европейских языковых систем до языков современных: узнаваемых и используемых, построенных на бесчисленных фонетических и семантических сдвигах, заимствованиях и, по-прежнему, беспрестанно изменяющихся.
Поэт уверен, что говоря на американском английском середины девятнадцатого столетия, он использует не один язык, но причудливый языковой синтез. Если ныне этимология уже не кажется чем-то удивительным: мы привыкли к осознанию, что за каждым словом, нами произносимым, - многовековая история; что немало слов английского языка имеют греческие, латинские, англо-саксонские, санскритские корни; а главное, привыкли к доступности подобной информации в разного рода словарях, то для Уитмена этимологическая наука была сколь нова, столь и громоподобна – до наделения ее способностью изменять взгляд человечества на историю (кстати, первые этимологические словари были опубликованы именно в годы жизни Уитмена). Не зря поэт выводит одним из героев стихотворения «лексикографа» - составителя словарей – и славит его как человека, дарующего поэту «полезные факты», сухую правду которых поэт обогащает своим жгучим видением. Обрисовывает он и образ «лингвиста», «создавшего грамматику египетских древних письмен», начертанных на египетских памятниках – лингвиста, без которого цивилизация девятнадцатого века никогда бы не получила бы ключа к языку и великой культуре, утерянным, казалось бы, во времени.
«Словесники» идут в одном ряду с химиками, геологами, математиками и прочими учеными, чьи старания обратили крошечный, богом дарованный геоцентрический мирок пяти тысяч лет от создания, во Вселенную, порожденную «большим взрывом», с миллионами галактик и пятнадцатью миллиардами лет за плечами. И внезапно во времени и пространстве, созданными наукой, оказывается достаточно места для свершения чудес – а как иначе назвать зарождение звезд, солнечной системы и самой Земли; медленную, но неизбежную эволюцию, породившую в конечном итоге всех ныне живущих, а вместе с ними – поэта пишущего эти слова и нас, (разнесенных по миру искрами того большого взрыва пятнадцати миллиардов летней давности), ее читающих.
Реальность поэт принимает «без оговорок и вопросов», равно как «абсолютно» принимает Время. И первая, и второе для Уитмена пропитаны «Материализмом», чье первенство, согласно словарю, к которому часто обращался поэт, обуславливается тем, что человеческая душа есть «не духовная субстанция, отделенная от материи, но скорее результат организации этой материи в человеческом теле».
Потому и Реальность представляет собой способ организации и ре-организации атомов Вселенной во Времени, в коем, по словам Уитмена, «завершение всего» - ибо оно принимает и вмещает всё, ничего и никогда не отвергая. И в его бесконечности возможное легко оборачивается вероятным, вероятное – свершившимся; всякое – случающимся, ничто не исключающимся. Хозяева становятся рабами, рабы – хозяевами; короли – нищими, нищие – королями.
Таким образом, уитменовские «слова напоминают не об атрибутах вещей», которыми нынче владеют люди, но о том, как легко Время все может изменить. «…И больше напоминают они о несказанной жизни, о воле, о свержении рабских оков», ибо всякий заключенный – однажды, во Времени и Пространстве – будет освобожден. Слова его посвящены не тому, что кажется застывшим в веках, но тому, чему Время дарует возможность любых превращений в податливой, перманентно трансформирующейся Реальности. Посвящены еще не написанным историям о пришествии мировой демократии, а отнюдь не тем, что уже свершились. Посвящены - как посвящена и вся его поэзия в целом – не полчищам «бесполых и кастратов», не способных ни создать что-то новое, ни продолжить жизнь, но «полноценным» мужчинам и женщинам, порождающим новые поколения (и новые идеи), беглецам от- и заговорщиками против всего заскорузлого и застоявшегося.
Утимен убежден: «гонг восстания» и есть тот самый сигнал, которым Время призывает Реальность к переменам, обуславливающим его непредсказуемость. Новое видение мира, определенное ему наукой, он обозначает «новым словом» - «En-Masse», символизирующим акт обретения знания и веры через множество (зд. masse – прим. переводчика) посредством плоти и вечно изменяющейся и взаимодействующей материи (ибо каждым атом, мне принадлежащий, принадлежит и вам). Так вечно и звучит сквозь время «Гонг восстания», равно как звучит слово «En-Masse», в призыве к ниспровержению отживших форм настоящего.
Э. Ф.
Бесконечно в веках расцветание слов! И я говорю новое слово, это слово: "En Masse". Слово веры, которое никогда не обманет, Сейчас или позже - все равно для меня, я принимаю Время абсолютно. Оно одно без изъяна, в нем завершение всего, Это дивное, непостижимое чудо, в нем одном завершение всего. Я принимаю Реальность без всяких оговорок и вопросов, Материализмом пропитан я весь. Ура позитивным наукам! Да здравствует точное знание! Принесите мне очиток и кедр, венчайте их веткой сирени, Этот - лингвист, тот - химик, тот создал грамматику египетских древних письмен, Эти - мореходы, провели свой корабль по неведомым и грозным морям, Этот - математик, тот - геолог, тот работает скальпелем. Джентльмены! вам первый поклон и почет! Ваши факты полезны, но жилье мое выше и дальше, Они только ступени к жилью моему, и по ним я пробираюсь туда. Меньше напоминают слова мои об атрибутах вещей, И больше напоминают они о несказанной жизни, о воле, о свержении рабских оков, Они знать не хотят бесполых, они презирают кастратов, им по сердцу полноценные мужчины и женщины, И бьют они в гонг восстания, они заодно с беглецами, с заговорщиками, с теми, кто замышляет бунт.
Бесконечно в веках расцветание слов! И мое – новое слово – слово «En Masse!» Слово веры, что не преградит пути, Сейчас или позже – мне все равно, я принимаю Время всецело. Лишь оно без изъяна, лишь оно все смыкает и завершает, Оно и есть завершенье всего, дивное, непостижимое чудо. Я принимаю Реальность, не усомнившись, Матерьялизмом пропитан я от начала и до конца. Ура позитивным наукам! Да здравствует точное знание! Несите очиток и кедр, и ветки сирени, Этот - энциклопедист, этот – химик, этот – составил грамматику древних картушей, Эти – моряки,ведут свой корабль по неведомым, грозным морям, Этот – геолог, этот работает скальпелем, тот – математик, Господа! Вам первый и вечный почет! Ваши знанья полезны, но все же жилище мое не в них, Но по ним поднимаюсь я к своему жилищу, Не о поверхностных проявленьях напоминают мои слова, Напоминают они о сокровенной жизни, освобождении и свободе, Им безразличны бесполые и кастраты, им по душе полноценные женщины и мужчины, И бьют они в гонг восстания, и заодно они с беглецами, и бунтарями, и заговорщиками.
Послесловие
Где обитает Уитмен? В языке? В новейших науках, меняющих наши представления не только о Реальности, но и Времени? В рассказах и раздумьях о любви и горе, глубоко личных или всеобщих, управляющих «несказанной жизнью»? Но и язык живет собственной жизнью, воспетой поэтом - «Бесконечно в веках расцветание слов!», - чьи ритмы и переливы, образы, и интонации во имя слова веры, которое «никогда не обманет» и Абсолюта Времени и Реальности, всегда указуют на «дивное и непостижимое чудо» в самом сердце сущего.
Уитмен восхваляет дух экспериментаторства, ратует за проверку научных гипотез, приветствует открытия лексикографов, химиков, геологов, математиков, отождествляет себя и их с моряками, плавающими в опасных водах. Но все же, сердце его отдано изгоям: рабам, беглецам, бунтовщикам, отважным мужчинам и женщинам, готовых за свободу свою заплатить любую цену. Потому у ворот в уитменовскую обитель всегда бьет «гонг восстания», которым может стать одно единственное слово, произнесенное или пропетое в нужный момент и на нужной ноте.
Термин «картуши», Роберт Хасс и Пол Эбенкамп в предисловиях к «Песни о себе» определяли, как «овальные окружности, использовавшиеся в иероглифических письменах для указания на то, что написанный в них текст, является царским или божественным именем». Оба замечали, что изучение картушей «привело к расшифровке иероглифов, ставшей одним из важнейших интеллектуальных достижений века». Так и Уитмен в этом стихотворении – одном из важнейших поэтических достижений века – создает собственную систему знаков и символов демократии, иную иероглифическую письменность, которую каждое поколение читателей, в Америке или за ее пределами, расшифровывает по-своему. Так и его слова, которые «напоминают о воле, о свержении рабских оков», всякий раз должны интерпретироваться по-новому, передаваться из уст в уста, дабы донести до прочих координаты пространства, где и мы, вместе с поэтом и друг другом, могли бы обитать.
К. М.
Вопрос
Современность привычно видится нам результатом длительной борьбой между «двумя культурами» (по формулировке K. П. Сноу, впервые использованной в 1950 году): научной и гуманитарной сферами, оперирующими собственными терминологией и методологией миропостижения, различия меж которыми препятствуют их сближению. Столетие назад Уитмен продемонстрировал возможный путь взаимодействия этих двух культур: гуманитарий, в его представлении, легко принимал все научные открытия и обращал их в словесное послание человечеству. «Ура позитивным наукам!», - провозглашал он при этом. Следовали ли его призыву поэты вашей национальной литературы или предпочитали обособление от научного прогресса? Можете ли назвать имена тех, кто возводил поэтические массивы на фундаменте научных открытий? Успешен ли был этот опыт?