Предисловие

A black and white photo of clouds
" Afar down I see the huge first Nothing..."  
Cloud/negative (Matson Photo Service, 1940)

Осанну научным достижениям своей эпохи Уитмен пел еще в 23-й части поэмы. «Ура позитивным наукам!»; «Я принимаю Реальность без всяких оговорок и вопросов, / Материализмом пропитан я весь», - восклицал он тогда. В последующих стихотворениях мы могли явственно видеть, как разрастались и наполнялись иными смыслами его ранние заявления. Как собственное понимание «материализма» обращалось в веру – в то, что душа или некое одухотворенное естество, именуемое «жизнью», существует лишь благодаря материи – равно как существует лишь в настоящем мгновенье, нами проживаемом. В то, что физические, обладающие плотью предметы сего мира буквальным образом воплощают в себе прошлое и будущее, которые в свою очередь являются лишь былыми и грядущими оболочками настоящего. Каждый из этих постулатов еще детальнее раскрывается нам в нынешнем 44-м - ключевом - стихотворении поэмы, начинающемся с многообещающего призыва: «Встанем — пора мне открыться!». Поскольку, только подняв всех нас, поэт способен объяснить собственную сущность: слишком тесно она переплелась с нашими.

Живые существа всегда и полностью способны ощущать лишь момент настоящего, «отмечаемый» стрелками часов. Но если «отвергнуть все, что изведано», можно краешком глаза увидеть вечность и тот бесконечный и безвременный путь, который прошли в своем развитии элементы, нас формирующие, как, впрочем, и тот путь – столь же бесконечный и безвременный – который они еще не прошли.

Уитмен воспевает геологию, астрономию, биологию, химию и прочие науки, дабы обрисовать нам до селе не представимые масштабы времени и пространства, заявленные новыми концепциями о происхождении Вселенной. В итоге его поэзию начинают пронизывать математические и научные термины[1], а сам он заливается трелью «триллионов зим и лет», прожитых и грядущих. Представляя, как частицы – «зародыши», - его составляющие, прежде проносились сквозь ионы времени, поэт понимает, что он (подобно всем нам) и есть главное естество, движимое вперед от начала времен. Ибо то бесчисленное количество трансформаций, этим естеством перенесенное, и воплотили нас в настоящем. Ибо мы - «вершина всего» - плод труда триллиардов лет и «начало будущих времен». И кто знает, какими мы будем – и какими будут живые и неживые проявления этого мира, этой галактики, этой Вселенной, существующие ныне - в том, настоящем, которое еще не наступило.

Уитмен вглядывается «вниз», в «изначальное огромное Ничто», которое ныне именовали бы «Большим Взрывом», сознавая: то, кем он является сейчас, уже было там, внутри. Он живописует нам заботливую и благодетельную Вселенную, «ласково и преданно» проводящую его атомы сквозь огромные расстояния, мастерящую твердую почву из «мировых туманностей», погружающую углеродные частицы глубоко в «длинные пласты» атмосферы, обращающую «гиганты-растения» и «чудищ-ящеров» в ископаемое топливо, из которого впоследствии будут извлекать энергию и мощь.

Поэт вводит в поэзию образ динозавра (динозавры как вид были обнаружены лишь за несколько десятилетий до написания поэмы, и слово это в ту пору считалось новым; только открытия в области археологии и эволюционной науки обусловили рациональное объяснение находке останков этих существ). Он представляет себя - вернее, раннюю форму своего бытия – яйцом, «лелеемым в пасти чудища-ящера» (ученые тех лет полагали, что хладнокровные рептилии, дабы сохранять яйца в теплоте, носили их в своей пасти).

Таким образом, пройдя по лестнице эволюции, сознавая, что каждая ее ступень - равноценна предыдущей, поэт касается настоящего, в коем, как уже было сказано, воплощены и прошлое, и будущее. И что самое важное – здесь и сейчас он обретает «крепкую душу» - свою животворящую мощь, вечно-пульсирующую сущность – которая однажды переселится в другую материю, как когда-то другая материя стала пристанищем для нее.

Э. Ф.

 


[1] В эпоху Уитмена обозначение «триллион», фигурирующее в стихотворении, общеупотребительным не считалось.

 


[i] Стихотворные фрагменты цикла представлены в переводе Корнея Чуковского. Уолт Уитмен. «Листья травы». М., Художественная литература, 1982

Встанем - пора мне открыться!
Все, что изведано, я отвергаю,
Риньтесь, мужчины и женщины, вместе со мною в Неведомое.
Часы отмечают минуты, но где же часы для вечности?
Триллионы весен и зим мы уже давно истощили,
Но в запасе у нас есть еще триллионы и еще и еще триллионы.
Те, кто прежде рождались, принесли нам столько богатств,
И те, кто родятся потом, принесут нам новые богатства.
Все вещи равны между собой: ни одна не больше и не меньше!
То, что заняло свое место и время, таково же, как и все
остальное.
Люди были жестоки к тебе или завистливы, мой брат, моя
сестра?
Я очень жалею тебя, но я не встречал среди людей ни врагов,
ни завистников,
Все вокруг были добры ко мне, мне не на что жаловаться.
(В самом деле, на что же мне жаловаться?)
Я вершина всего, что уже свершено, я начало будущих времен.
Я дошел до верхних ступеней,
На каждой ступени века, и между ступенями тоже века,
Пройдя все, не пропустив ни одной, я карабкаюсь выше и
выше.
Выше и выше иду, и призраки остаются у меня за спиной,
Внизу, в глубине, я вижу изначальное огромное Ничто, я знаю,
что был и там,
Невидимый, я долго там таился и спал в летаргической мгле,
И ждал, чтобы наступил мой черед, и не сгинул от углеродного
смрада.
Долго пребывал я под спудом - долго-предолго.
Долго трудилась вселенная, чтобы создать меня.
Ласковы и преданны были те руки, которые направляли меня.
Вихри миров, кружась, носили мою колыбель, они гребли
и гребли, как лихие гребцы.
Сами звезды уступали мне место, вращаясь в своих кругах,
Они посылали свои лучи для присмотра за тем, что должно
было делаться со мною.
Покуда я не вышел из матери, поколения направляли мой
путь.
Мой зародыш в веках не ленился,
Ничто не могло задержать его.
Для него сгустились в планету мировые туманности,
Длинные пласты наслоялись, чтобы стать для него опорой,
Гиганты-растенья давали ему себя в пищу,
И чудища-ящеры лелеяли его в своей пасти и бережно несли
его дальше.
Все мировые силы трудились надо мною от века, чтобы создать
и радовать меня,
И вот я стою на этом месте, и со мною моя крепкая душа.
Пора мне объясниться – встанем же!
То, что изведано, я отрицаю,
Риньтесь все женщины и мужчины со мною в Неведомое!
Часы измеряют миг, а что измеряет вечность?
Уж мы исчерпали триллионы зим и лет,
Но следом – еще триллионы, а следом еще триллионы.
Рожденные принесли нам богатство и изобилье,
И другие рожденные нам принесут богатство и изобилье,
Я не зову одно большим, а другое – меньшим,
То, что попало в нужное время и место, равнозначно любому другому.
Был ли люд жесток и завистлив к тебе, брат мой, сестра моя?
Мне жаль тебя, но ко мне он не был жесток или завистлив.
Всяк был ласков со мной, не о чем мне рыдать,
(И вправду, о чем мне плакаться?)
Я вершина свершившегося и ограда грядущего,
Мои ноги касаются верхней границы верхней ступени лестницы,
На каждом отрезке сгрудились века и между отрезков сгрудились века,
Пройдя их все, как и должно, я взбираюсь все выше и выше.
Шаг за шагом – раскланиваюсь я с призраками позади меня,
Глубоко внизу я вижу Ничто, великое и первозданное, и знаю, что был 
там,
Незримый и вечный, таился я в нем, и спал в летаргической дымке,
И не спешил, и не страдал от углеродного смрада.
Долго я был под спудом – долго-долго.
Бесконечность меня лепила,
Дружественны и преданны были руки, указующие мне путь,
Вихри носили мою колыбель, и гребли, как задорные лодочники,
Звезды в своих орбитах мне уступали место,
И слали лучи для присмотра за тем, что вмещало меня.
Покуда я не был рожден из матери, поколенья меня направляли,
Мой эмбрион не дремал, и ничто не могло усыпить его,
Для него сгустились в светила туманности,
Наслоились страты, чтоб мог эмбрион отдохнуть на них,
Питали его гигантские овощи,
Носили в пасти чудовищные драконы, бережно и заботливо,
Все силы мира упорно трудились, чтоб завершить меня и восхитить 
собой,
И теперь я стою здесь, и крепка у меня душа.

Послесловие

«Все, что изведано, я отвергаю», - поясняет Уитмен, - «Риньтесь, мужчины и женщины, вместе со мною в Неведомое». Отныне ясно, что сущность, воспеваемая им и чествуемая, вобравшая все вокруг: человека и космос, прошлое, настоящее, будущее – есть сила, управляющая Вселенной, мечущая материю по всем направлениям, сквозь историю («триллионы зим и лет»), от начала времен – в вечность. А вечность, как мы знаем, и есть миг настоящего: мгновенье вечного сейчас.

Особенное видение поэта начинается с пристального вглядывания в «изначальное огромное Ничто», сформировавшее все, что было, есть и будет, включая создателя поэмы; связующее каждого со всеми, отголоски которого будут слышны до скончания веков. И уитменовская песнь – есть карта новой земли, которую поэт – он же «начало будущих времен» - обозревает с великих высот.

Вода и искрящееся солнце. На наррагансеттской плоскодонке, этаком подобии суденышка семнадцатого столетия, мы с приятелями «гребем и гребем» от Провиденса до Ньюпорта, как «лихие гребцы», оседлавшие волну, перевидавшую на своем веку столько кораблей, яхт и яликов; подгоняемые северным ветром, не думающего до заката солнца менять своего направления. Рулевой рассказывает нам страшную байку о двух рыбаках, потерявшихся в тумане у самого берега. О том, как гребли они своими заледеневшими руками, покуда один из них не умер от обморожения. О том, как его товарищ, уложил мертвое тело на другой конец лодки, дабы та сохраняла равновесие, и плыл так до самого Ньюфаундленда. О том, как были ампутированы кончики его пальцев и том, как впоследствии он, выживший, пересек на лодке Атлантический океан с помощью весел изготовленных специально для его искалеченных рук.

«Как же он плыл дальше?», - спрашиваю я между ударами гребцов о воду и, отложив весла, чтобы дать передышку рукам, невольно думаю, сколько нам еще плыть до моста, за которым раскинулась гавань. Два часа? Три?

…Но вот плоскодонка проплывает мимо рыбацких сетей, мимо буя, на котором покачивается баклан, скользит по кудрявой пене, оставшейся у берега после набежавшей волны. «Ну, что же, все! Тяните-ка на берег», - объявляет, кивая на лодку, рулевой и улыбается нам.

К. М.

Вопрос

Попробуйте отследить – в рамках одного дня – все эволюционные компоненты, из которых вы буквальным образом состоите. Далее попробуйте постичь – представив истинный срок их формирования – смысл вашей взаимосвязи. Сможетеливыментальновернутьсявэпохудинозавров? В «изначальноеогромноеНичто?»