Предисловие

Осанну научным достижениям своей эпохи Уитмен пел еще в 23-й части поэмы. «Ура позитивным наукам!»; «Я принимаю Реальность без всяких оговорок и вопросов, / Материализмом пропитан я весь», - восклицал он тогда. В последующих стихотворениях мы могли явственно видеть, как разрастались и наполнялись иными смыслами его ранние заявления. Как собственное понимание «материализма» обращалось в веру – в то, что душа или некое одухотворенное естество, именуемое «жизнью», существует лишь благодаря материи – равно как существует лишь в настоящем мгновенье, нами проживаемом. В то, что физические, обладающие плотью предметы сего мира буквальным образом воплощают в себе прошлое и будущее, которые в свою очередь являются лишь былыми и грядущими оболочками настоящего. Каждый из этих постулатов еще детальнее раскрывается нам в нынешнем 44-м - ключевом - стихотворении поэмы, начинающемся с многообещающего призыва: «Встанем — пора мне открыться!». Поскольку, только подняв всех нас, поэт способен объяснить собственную сущность: слишком тесно она переплелась с нашими.

Живые существа всегда и полностью способны ощущать лишь момент настоящего, «отмечаемый» стрелками часов. Но если «отвергнуть все, что изведано», можно краешком глаза увидеть вечность и тот бесконечный и безвременный путь, который прошли в своем развитии элементы, нас формирующие, как, впрочем, и тот путь – столь же бесконечный и безвременный – который они еще не прошли.

Уитмен воспевает геологию, астрономию, биологию, химию и прочие науки, дабы обрисовать нам до селе не представимые масштабы времени и пространства, заявленные новыми концепциями о происхождении Вселенной. В итоге его поэзию начинают пронизывать математические и научные термины[1], а сам он заливается трелью «триллионов зим и лет», прожитых и грядущих. Представляя, как частицы – «зародыши», - его составляющие, прежде проносились сквозь ионы времени, поэт понимает, что он (подобно всем нам) и есть главное естество, движимое вперед от начала времен. Ибо то бесчисленное количество трансформаций, этим естеством перенесенное, и воплотили нас в настоящем. Ибо мы - «вершина всего» - плод труда триллиардов лет и «начало будущих времен». И кто знает, какими мы будем – и какими будут живые и неживые проявления этого мира, этой галактики, этой Вселенной, существующие ныне - в том, настоящем, которое еще не наступило.

Уитмен вглядывается «вниз», в «изначальное огромное Ничто», которое ныне именовали бы «Большим Взрывом», сознавая: то, кем он является сейчас, уже было там, внутри. Он живописует нам заботливую и благодетельную Вселенную, «ласково и преданно» проводящую его атомы сквозь огромные расстояния, мастерящую твердую почву из «мировых туманностей», погружающую углеродные частицы глубоко в «длинные пласты» атмосферы, обращающую «гиганты-растения» и «чудищ-ящеров» в ископаемое топливо, из которого впоследствии будут извлекать энергию и мощь.

Поэт вводит в поэзию образ динозавра (динозавры как вид были обнаружены лишь за несколько десятилетий до написания поэмы, и слово это в ту пору считалось новым; только открытия в области археологии и эволюционной науки обусловили рациональное объяснение находке останков этих существ). Он представляет себя - вернее, раннюю форму своего бытия – яйцом, «лелеемым в пасти чудища-ящера» (ученые тех лет полагали, что хладнокровные рептилии, дабы сохранять яйца в теплоте, носили их в своей пасти).

Таким образом, пройдя по лестнице эволюции, сознавая, что каждая ее ступень - равноценна предыдущей, поэт касается настоящего, в коем, как уже было сказано, воплощены и прошлое, и будущее. И что самое важное – здесь и сейчас он обретает «крепкую душу» - свою животворящую мощь, вечно-пульсирующую сущность – которая однажды переселится в другую материю, как когда-то другая материя стала пристанищем для нее.

Э. Ф.

[1] В эпоху Уитмена обозначение «триллион», фигурирующее в стихотворении, общеупотребительным не считалось.

[i] Стихотворные фрагменты цикла представлены в переводе Корнея Чуковского. Уолт Уитмен. «Листья травы». М., Художественная литература, 1982