Предисловие
Многие аспекты уитменовской поэтической формы считались среди читателей девятнадцатого столетия излишне радикальными, но некоторые – кои ныне мы именуем «каталогами» Уитмена - возбуждали у общественности особенное возмущение.
Мы уже сталкивались с подобными «каталогами» (в частности, во втором стихотворении цикла), и все же едва ли были готовы к такому, кажущемуся почти бесконечным, перечислению образов, представленному в пятнадцатом стихотворении - одном из самых длинных в поэме.
Уитмен создает порядка семидесяти пяти зарисовок из жизни героев – и каждый из них иллюстрирует новую грань человеческой жизни. Один из критиков, рецензирующих первое издание «Листьев травы», в насмешку заметил, что Уитмену «следовало бы работать на аукционах», так как его «постоянно преследует мысль, что он все должен каталогизировать». Критик этот и впоследствии не единожды сравнивал уитменовские строки с «каталогами», а с «легкой» его руки таковыми их признали и другие, в итоге – даже сам поэт, использовавший это определение в одной из поздних своих заметок: «Некоторые поносят мои каталоги, но зато некоторые почитают их священными».
И все же Уитмена явно раздражало, когда читатели переносили все внимание на его «каталого-технику». «Боже, как же я устал, что все вокруг только и толкуют об этих каталогах! - восклицал он, - Никто дальше этих них не идет – спотыкаются, содрогаются и останавливаются». Увы, он был прав - ведь даже восхищавшийся поэтом Ральф Уолдо Эмерсон заметил однажды, что «всякий каталог в поэзии - примитивен и ведет в никуда».
Быстроменяющиеся, не связанные меж собой образы пятнадцатой части можно прочитывать двояко: мельком проглядывая их, как если бы они были однообразными картинками за окном скоронесущегося поезда или, как предписывал поэт девятнадцатого века Уильямс Карлос Уильямс: читать медленно, вдумчиво, смакуя, как отдельные стихотвотрения. Возможно, поначалу их музыка покажется какофонией «поющей Америки» (как Уитмен назовет ее в другом произведении), с ее контральто, свистом на заднем фоне, «музыкой дождя», «дирижером, отбивающим такт в оркестре», гуртовщиком «звонким криком созывающим отбившихся от стада быков», тиканьем «минутной стрелки часов» и позвякиванием медяков в кармане у кондуктора. Но независимо от того, что мы видим и слышим, независимо, на каких ее смысловых частях сосредотачиваем особое внимание, одна из сцен - всего в три строки длиной и явно выбивающаяся из формы «просто каталога» - неизбежно приковывает взгляд: образ проститутки, над которой потешается толпа, а мужчины «глумятся, подмигивая друг другу». После этого следует пауза и строка: «Жалкая! Мне не смешна твоя брань, и я не глумлюсь над тобой» – взятая в круглые скобки, коими поэт - в порыве отвращения к гонителям – как будто пытается отделить себя от толпы, источающей презрение к несчастной женщине.
Ибо Уитмен в своем «каталоге американской жизни», готовый раствориться во всех ее проявлениях, принимающий каждого в ее разноклассовой нации, отрицает только одно: саму дискриминацию. Отрицание права чего-то или кого-то быть – вот единственное, что автор отринул среди миллионов явлений, из которых он «ткет эту песнь о себе». Жизнь проникает в поэта, а поэт проникает в жизнь – и всякие преграды на их пути – пути истинной демократии – слишком жалки, чтобы преградить этот путь.
Последние три строки стихотворения придают предшествующим некое единство, посредством которого «хаос» предшествующих и постигается. Каждое отдельное «я» имеет собственную точку отсчета, собственные глаза и уши, беспрестанно насыщающие это «я» все новыми впечатлениями, чувствами, эмоциями. С этой точки отсчета кажется, будто мир «льется в меня», простирается над-, движется в -, ощущается на - вкус, запах, цвет. И одновременно это «я» простирается над миром, растворяясь в его бесконечном потоке образов, звуков, запахов. «И я вливаюсь в них»: так и наши органы чувств сами тянутся к таковым – глаза жаждут видеть, а уши – слышать.
И, тем не менее, как же много вещей - которые мы теряем, не замечаем или забываем – проходят мимо нас! Вещей, требующих внимания, запоминания и последующего воссоздания - в памяти. Что и делает с любовью и скрупулезностью Уитмен - тем самым, прочерчивая траекторию, - в его формулировке - «притокам» и «оттокам», согласно которым мир, непрерывно проникает в нас, а мы - в мир. Оттого каждый – в большей или меньшей степени – становится тем, что он видит, слышит, пробует, чувствует: «И все они – я». Нет ни одной промелькнувшей мысли, сказанного слова, пережитой любви, рожденных вне сего влияния. Все в нас получено извне – посредством ощущений и чувств, для того и предназначенных, чтобы порождать и передавать в мир новые ощущения и чувства – и из подобных бесконечных нитей бесконечно ткать неповторимую песнь о себе.
Э. Ф.
Чисто контральто поет в церковном хоре, Плотник строгает доску, рубанок у него каждый раз шепелявит с возрастающим пронзительным свистом, Холостые, замужние и женатые дети едут к своим старикам в День Благодарения, Лоцман играет в кегли и сильной рукой лихо сбивает короля, Привязанный к мачте матрос стоит в китобойном боте, копье и гарпун у него наготове, Охотник крадется за дичью, Дьяконы стоят пред алтарем, скрестив руки у себя на груди, их посвящают в сан, Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса, Фермер выходит пройтись в воскресенье, и останавливается у плетня, и глядит на ячмень и овес, Сумасшедшего везут наконец в сумасшедший дом, надежды на исцеление нет (Не спать уж ему никогда, как он спал в материнской спальне); Чахлый наборщик с седой головою наклонился над кассой, Во рту он ворочает табачную жвачку, подслеповато мигая над рукописью; Тело калеки привязано к столу у хирурга, То, что отрезано, шлепает страшно в ведро; Девушку-квартеронку продают с молотка, пьяница в баре клюет носом у печки, Механик засучил рукава, полисмен обходит участок, привратник отмечает, кто идет, Юнец управляет фургоном (я влюблен в него, хоть и не знаю его). Метис шнурует свою легкую обувь перед состязанием в беге, Охота на фазанов на Западе привлекает молодых и старых, одни оперлись на ружья, другие сидят на бревнах, Из толпы выходит искусный стрелок, становится на свое место, прицеливается, Толпы новоприбывших иммигрантов заполняют верфь или порт, Курчавые негры машут мотыгами на сахарном поле, надсмотрщик наблюдает за ними с седла, Рог трубит, призывает в бальную залу, кавалеры бегут к своим дамам, танцоры отвешивают друг другу поклоны, Подросток не спит на чердаке под кедровой крышей и слушает музыку дождя, Житель Уврайна ставит западни для зверей у большого ручья, который помогает Гурону наполниться, Скво завернулась в материю с желтой обшивкой и предлагает купить мокасины и сумочки, расшитые бисером, Знаток изогнулся и полуприщуренным глазом озирает картины на выставке, Матросы закрепили пароходик у пристани и бросили на берег доску, чтобы дать пассажирам сойти, Младшая сестра держит нитки для старшей, старшая мотает клубок, из-за узлов у нее всякий раз остановка, Счастливая жена поправляется, неделю назад родила она первенца, ровно через год после свадьбы, Чистоволосая девушка-янки работает у швейной машины или на заводе, на фабрике, Мостовщик наклоняется над двурукой трамбовкой, быстрый карандаш репортера порхает по страницам блокнота, Маляр пишет буквы на вывеске лазурью и золотом, Мальчик-бурлак мелким шагом идет бечевой вдоль канала, бухгалтер сидит за конторкой над цифрами, сапожник натирает дратву воском, Дирижер отбивает такт в оркестре, все музыканты послушны ему, Крестят ребенка, новообращенный впервые исповедует в церкви свою новую веру, Яхты заполняют всю бухту, гонки начались (как искрятся белые паруса!), Гуртовщик следит, чтоб быки не отбились от стада, и звонким криком сзывает отбившихся, Разносчик потеет под тяжестью короба (покупатель торгуется из-за каждого цента). Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно, Курильщик опия откинул оцепенелую голову и лежит с отвисающей челюстью, Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой щее, Толпа смеется над ее похабною бранью, мужчины глумятся, друг другу подмигивая (Жалкая! Мне не смешна твоя брань, и я не глумлюсь над тобой), Президент ведет заседание совета, окруженный важными министрами, По площади, взявшись под руки, величаво шествуют три матроны, Матросы рыболовного смака складывают в трюмы пласты палтуса один на другой, Миссуриец пересекает равнины со своим скотом и товаром, Кондуктор идет по вагону получить с пассажиров плату и дает знать о себе, бренча серебром и медяками, Плотники настилают полы, кровельщики кроют крышу, каменщики кричат, чтобы им подали известь, Рабочие проходят гуськом, у каждого на плече по корытцу для извести, Одно время года идет за другим, и четвертого июля на улицах несметные толпы (какие салюты из пушек и ружей!), Одно время года идет за другим, пахарь пашет, косит косарь, и озимое сыплется наземь, На озерах стоят щуколовы и не отрываясь глядят в обледенелую прорубь, Частые пни обступают прогалину, скваттер рубит топором что есть силы, Под вечер рыбаки в плоскодонках причаливают к орешнику или к тополю, Охотники за енотами рыщут в области Красной реки, или Арканзаса, или Теннесси, Факелы сверкают во мгле, что висит над Чаттахучи или Альтомахо, Патриархи сидят за столом с сынами, и сынами сынов, и сыновних сынов сынами, В стенах эдобе и в холщовых палатках отдыхают охотники после охоты, Город спит, и деревня спит, Живые спят, сколько надо, и мертвые спят, сколько надо, Старый муж спит со своею женою, и молодой муж спит со своею женой, И все они льются в меня, и я вливаюсь в них, И все они - я, Из них изо всех и из каждого я тку эту песню о себе.
Контральто поет в органных хорах, Столяр благородит доску, все громче присвистывает рубанок, Женатые и неженатые дети едут домой на День Благодаренья, Кормчий играет в Королевскую кеглю, и ловко сбивает её могучей рукой, Матрос китобойного судна стоит наготове с копьем и гарпуном в руках, Охотник чуть слышно крадется за уткой, Диаконов у алтаря посвящают в церковный сан, их руки скрещены на груди, Прядильщица ходит туда-сюда под гул здоровенного колеса, Фермер, гуляя в воскресный день, помедливает у плетня и смотрит на рожь и овес, Помешанного везут в лечебницу, диагноз поставлен точно (Не спать уж больше ему, как спал он в своей кроватке у матери в спальне), Седой наборщик скрючился в комнатушке, Усталыми челюстями он дожёвывает табак, а глазами – рукопись, Искалеченные конечности привязали к столу хирурга, То, что отрезано, жутко шлёпается в ведро, Юную квартеронку продают на аукционе, пьяница носом кивает у печки в пивной, Механик закатывает рукава, полицейский обходит участок, привратник рассматривает вошедших, Молодой машинист ведет скорый поезд (я люблю его, хоть и не знаю, кто он), Метис шнурует ботинки перед забегом, На Западе старые и молодые слетелись охотиться на индюшек, одни оперлись на ружья, другие сидят на бревнах, Из толпы выступает стрелок, занимает позицию, целится, Новоприбывшие эмигранты заполоняют пристани или пирсы, Кучерявые головы мотыжат на сахарном поле, надсмотрщик из своего седла приглядывает за ними, Горн призывает в бальную залу, кавалеры торопятся к дамам, танцоры кланяются друг другу, Подросток не спит в мансарде под кедровой крышей и слушает дождь, и слышит музыку, Житель Уврайна ставит ловушки возле ручья, что питает Гурон, Скво, завернулась в материю с желтой каймою, призывает купить мокасины и сумки, расшитые бисером, Ценитель выставку изучает и прищуренным глазом рассматривает полотна, Пароход пришвартован к берегу, матросы бросают сходни для прибывших пассажиров, Сестра младшая держит нитки, сестра старшая сматывает клубок, узелки ей мешают работать, Молодая жена поправляется, уж неделя как стала счастливица матерью, Чистоволосая девушка-янки работает у швейной машины, иль на заводе, или на фабрике, Мостовщик наклоняется над двурукой трамбовкой, репортерский грифель порхает над записною книжкой, художник на вывеске пишет буквы золотом и лазурью, Мальчик-бурлак бечевой прочерчивает свой путь, бухгалтер просчитывает убытки, сапожник воском надраивает дратву. Дирижер отбивает такт в оркестре, все музыканты послушны ему, Крестят ребенка, впервые веру свою принимает в нее обращенный, Регаты заполонили бухту, вот уже начался их заплыв (как искрятся их белые паруса!), Гуртовщик зорко следит за стадом и зычно кличет отбившийся скот, Разносчик потеет под тяжестью короба (покупатель торгуется из-за каждого цента), Невеста касается белого платья (как медленно движется стрелка на циферблате!) Курильщик гашиша лежит с головой тяжелой и чуть приоткрытым ртом, Проститутка волочит шаль по грязи, ее шляпка болтается сзади поверх испитой прыщавой шеи, Толпы смеется над ее сквернословием и проклятьями, мужчины хихикают и подмигивают друг другу, (Несчастная! Я не смеюсь над твоею бранью и не глумлюсь над тобой), Президент ведет заседанье совета в окруженьи больших министров, Под руки, важно и дружно, по площади шествуют три матроны, Моряки рыболовного судна сыплют пластами палтус, Миссуриец пересекает равнины со своими товарами и скотом, Кондуктор идет по вагону, и звон медяков в кармане оповещает о нем, Плотники пол настилают, кровельщики настилают крышу, строители просят подать раствор, Рабочие идут гуськом, и каждый тащит на плечах лоток с цементом, Времена года сменяют друг друга, и вот уж четвертого утра седьмого месяца несметны толпы на улицах (какие салюты из пушек и ружей!) Времена года сменяют друг друга, пахарь пашет, косарь косит, озимые зерна падают в почву, Стоит у озера щуколов, и ждет, и глядится в замерзшую прорубь, Пни прочным кольцом обступили прогалину, скваттер машет своим топором что есть силы, В сумерках рыбаки причаливают к орешнику или тополю, Охотники за енотами рыщут в низовьях Красной реки, или Арканзаса, или Теннесси, Факелы светят во мраке, повисшем над Чаттахучи иль Альтамахо, Патриархи ужинают с сынами, и внуками, и правнуками своими, В саманных домиках да холщовых палатках спят звероловы после охоты, Город спит, и деревня спит, Живые спят вдоволь, и мертвые вдоволь спят, Старый муж спит со своей женою, и молодой муж спит со своей женою, И все - впадают в меня, и сам я впадаю в них, И все они - больше ли, меньше ли - я, Из каждого и изо всех я тку эту песнь о себе.
Послесловие
15.
Одна из поэтов рассказывала, что на ночь своей маленькой дочери любила перечитывать список кораблей, из второй книги гомеровской «Илиады». Я признаться, сочувствовал ребенку, представляя, как скучно ей, должно быть, было слушать перечень имен и регалий всех этих королей и воинов, их великих деяний и земель на которые они ступали. Но ведь после мать читала девочке стихи из поэмы, которые - даже в переводе - способны затронуть любое сердце. Какой замечательный подарок – независимо от возраста! – гимн мировому изобилию, его многообразию, который в нашем случае будет воспет Уитменом в его первом длинном «каталоге».
Главное - правильно стихотворение прочитать: не торопясь, вслушиваясь в звучание всего, в нем описанного. Первая строка: «Чисто контральто поет в церковном хоре» короче всех остальных и как будто настраивает ухо на жизненную ноту. Ведь все мы – независимо от того, осознаем это или нет – принадлежим некому хору, и дабы найти собственное место в партитуре, должны слышать рядом стоящих, как слышит плотник, стругающий доску, «пронзительный свист» шепелявящего рубанка. Один голос всегда окликает другой, покуда «ткется» Песнь о себе, принадлежащая всем и каждому.
Уильям Блейк призывал нас «увидеть мир в песчинке», и Уитмен следует его совету, открывая бесконечность во всем, на что падает его взор: в людях, знатных ли, бедных, проживающих самые непохожие жизни; в сменяющих друг друга временах года; в белом парусе регаты. Нет того, что ускользнуло бы из поля зрения поэта: никто не забыт и ничто не забыто.
К. М.
Вопрос
Уитменовский «каталог» лиц и их занятий во многом - иллюстрация середины девятнадцатого века Америки. Насколько сегодняшний «каталог» был бы отличен от уитменовского – в аспекте нового времени и культуры? Какие виды деятельности среднестатистических граждан лучше всего охарактеризовали бы сегодняшнюю эпоху?