Предисловие

Мать Уитмена как-то раз заметила, что ее Уолт всегда напоминал ей человека одновременно «выходящего во вне и входящего в». Вероятно, она говорила о сыновней тяге к странствиям, но это определение прекрасно подошло бы и в качестве описания уитменовского метода познания в «Песне о себе», при котором поэт сначала распадается на бессвязное множество деталей вокруг него, будто пробуя насколько – до полного «саморассеянья» - хватит его симпатического импульса, – а затем вновь фокусируется на себе, уверенный, что способен удержать все поглощенное, что именно это все его сущность и упрочивает.

Шестнадцатое стихотворение значительно сокращает диапазон предшествующего, в котором поэт представил едва ли не всю социальную иерархию: от проститутки до президента; заставил нас посмотреть на жизнь глазами представителей разных профессий, народов, рас (в частности тех, кто рожден от межрасовых союзов, как-то: метис, девушка-квартеронка); провел через города, села, дикие заросли. «Каталог» являл собой явственный пример взаимосвязанности человеческих жизней: фермеры выращивают посевы, охотники охотятся – а люди едят их урожай и добычу; ткачи – ткут, портные – шьют – и вот уже «невеста отправляет белое платье» и «искрятся белые паруса» яхт; юнец становится стариком, глупец – мудрецом, труд каждого – плодом для другого - как если бы мы все двигались по мановению дирижера, отбивающего такт, или следом за минутной стрелкой часов, или в ритмах ночи и сна, неизменно нас порабощающих.

Но вот, в шестнадцатой части поэмы, поэт, наконец, замедляет ход, останавливается, оглядывается – дабы осмыслить все увиденное, услышанное, прочувствованное и с их помощью понять собственную сущность. То, что прежде казалось случайным и разрозненным, оказывается не чем иным, как ее выразителем: «Я и молодой и старик, я столь же глуп, сколь и мудр», - провозглашает он, открывая в себе все возможные ипостаси. Ведь каждый из нас способен стать кем бы ни пожелал: любое «Я», порожденное народом, могло бы быть нашим – не мешай тому условности, как-то: где мы родились, насколько богаты были наши родители, на каком диалекте они разговаривали и какую религию исповедовали. Потому-то Уитмен решительно заявляет: «Я и северянин и южанин» - ибо понимает, что всякий раскол в обществе – следствие не чужеродности душ человеческих, а лишь различия в условиях их существования. И если бы нам только удалось постичь чужой жизненный опыт, суметь взглянуть на вещи с иных точек зрения, мы, непременно, смогли бы преодолеть все предрассудки и осознать, что мы - есть чистый общечеловеческий потенциал, способный к бесчисленным самопретворениям: «Я всех цветов и всех каст, все веры и все ранги – мои».

Воображение способно разрушить любые границы; позволить увидеть, насколько мы взаимосвязаны; позволить понять, что каждый индивид в отдельности столь же многогранен, как и весь народ, о котором, в свою очередь, можно сказать, что: «Много народов в Народе моем, величайшие народы и самые малые». И Уитмен снова делает одно из наирадикальнейших своих заявлений: «Я готов подавить в себе все, что угодно, только не свою многоликость» Единственное, против чего он готов бороться – это то или тот, кто пытается призвать его к дискриминации прочих, принуждает его быть меньше, чем его демократическая сущность способна вместить. Уитмен говорит, что он «не чванен» - это, и в правду, не высокомерие или эгоцентричность в привычном смысле этих слов – но все же он стоит особняком: от тех, кто сами «чванятся», не имея для гордости большего, чем свое привилегированное положение в обществе. Уитмен же, в отличие от них, всегда «на своем месте» - равно как «моль, и рыбья икра, и солнца» - единственном и неповторимом месте, которое не может быть занято никем иным, но благодаря гению поэтического воображения может стать всяким иным, какое бы его обладатель не пожелал.

Э. Ф.