Предисловие

The first extant photo of Whitman with anyone else, here Peter Doyle, Whitman's close friend and companion in Washington. Doyle was a horsecar driver and met Whitman one stormy night in 1865 when Whitman [...] remained the only passenger on Doyle's car. They were inseparable for the next eight years.
The first extant photo of Whitman with anyone else, here Peter Doyle, Whitman's close friend and companion in Washington. Doyle was a horsecar driver and met Whitman one stormy night in 1865 when Whitman [...] remained the only passenger on Doyle's car. They were inseparable for the next eight years.

Американская поэтесса и современница Уитмена Эмили Дикинсон мастерски описала темную сторону победы, лаконично определив, что «Успех всегда так сладок - лишь - Не ведавшим его». Дикинсон сознавала, что отнюдь не о победителе сказано, будто он «Не может смысл победы / Точней определить», что никто не обозначит сего смысла лучше, «Чем тот – сраженный – Воин, / Чей угасает слух, / К кому летит в агонии / Триумфа дальний звук». Глас победы всегда отчетливее звучит в ушах побежденных и погибающих, обреченных слышать ликующие возгласы - от противника.

В этом стихотворении Уитмен практически подходит к дикинсоновскому пониманию победы, но подходит с другой стороны: акцентирует не на агонии побежденных, а на горячем объятии, в которое готов их, побежденных, заключить. Поэту слышится «музыка» битвы с ее трубами и барабанами – но и она не заглушает осознания того, что хорошо не только «победить и покорить», что «пасть – это также хорошо», ибо все войны проиграны даже в своих победах.

Проигравшие сражаются столь же смело, сколь и победители – и только волею капризов судьбы и войны первые не становятся последними. И, равно как и Дикинсон, Уитмен, «прославляя мертвецов», «стучит и барабанит», требует, чтобы трубы звучали «веселее и звончей». Ведь «несметные безызвестные герои» свершили – или могли бы свершить – не менее доблестные подвиги, чем герои прославленные. Уитменовская же поэзия славит и первых, и вторых, а не только тех, кого история титуловала на своих страницах.

Стихотворение продолжало возмущать умы на протяжении всей Гражданской войны – как, впрочем, и долгое время после нее. Слишком нелегко было принять современникам призывы Уитмена к воссоединению расколотого надвое Союза, к примирению торжествующего Севера и разрушенного Юга, к воссоединению нации. Не за взаимное уничижение ратовал Уитмен, но за обоюдное прощение и примирение, равно признавая мужество и отвагу солдат обеих сторон. Таковое отношение к противоборствующим силам Америки появилось у поэта задолго до того, как разразилась сама война. Его видение равенства для всех и каждого позволили понять тождественность победивших и проигравших еще до того, как они таковыми стали. И данное стихотворением стало своего рода постаментом для памятника всеобщего равенства, который Уитмен соорудит в стихотворении следующем.

Э. Ф.

С шумной музыкой иду я, с барабанами и трубами,
Не одним лишь победителям я играю мои марши, но и тем, кто
побежден.
Ты слыхал, что хорошо победить и покорить?
Говорю тебе, что пасть - это так же хорошо;
Я стучу и барабаню, прославляю мертвецов,
О, трубите мои трубы, веселее и звончей.
Слава тем, кто побежден!
Слава тем, у кого боевые суда потонули в морях!
И тем, кто сами потонули в морях!
И всем полководцам, проигравшим сражение, и всем
побежденным героям,
И несметным безвестным героям, как и прославленным, слава!
С громкой музыкой я иду, с барабанами и корнетами,
Не одним победителям я играю марши, я играю марши
поверженным и погибшим.
Ты слыхал, как хорошо побеждать?
Я скажу: и проигрывать хорошо, на войне поражение
там же, где и победа.
Во славу мертвых я барабаню и бью в гонг,
Трублю в трубы – весело и восторженно.
Слава поверженным!
И тем, чьи корабли потонули в морях,
И тем, кто сами пошли ко дну,
Всем полководцам, сражение проигравшим,
всем побежденным героям,
И безвестным героям – несметным в числе и
равным великим героям – слава!

Послесловие

Привычный ракурс описания человеческого труда – в его стремительности и нескончаемости, поту и грязи, унылости и усталости – играючи смещается Уитменом. Между портретными зарисовками острого на словцо, бойко пляшущего юноши-мясника и могучими кузнецами с молотами в руках красной нитью проходит так и не высказанный вопрос: что есть работа? Если она – то, что определяет нашу сущность - по крайней мере, частично - кто же таков поэт, предпочитающий, по его собственным словам, «праздно бродить» по миру? Не одно ли его появление в кузнице вносит новые акценты в чей-то труд? Вот он стоит на пороге, между жаром раскаленного горна и жаром большого мира за спиной, трудом – именно трудом! - своих поэтических наблюдений их связующий. С каким насаждением он следит за работой кузнецов, как точно воспроизводит в своих строках мерный стук их молотов, из-под которых выходят предметы, нас окружающие! Повторяющиеся слова в предпоследней строке создают почти гипнотический эффект, должный пробудить в читателях воспоминания о том мгновении, «которое прекрасно», когда и они, увлеченные любимым делом, забывали самое себя.

Да, всякий труд тяжел – и это неоспоримо, но, как в философии всегда есть место трансцендентному, так и во всякой рутинной работе заложен свой особый ритм (а что есть ритм, если не повторение?), способный однажды привести в экстаз. Именно под его воздействием кузнецы, отбивающие молотами такт на наковальне, становятся не столько отдельными лицами, сколько единой сущностью. Именно под его воздействием – усталые и утомленные – люди все-таки танцуют шаффл и брейкдаун, меняющие пульсацию не только танцоров, но и мира, где они бытуют. Именно под его воздействием писатели «окружают наковальню» языка – нашего общего наследия – где куются слова в поисках собственной поэтической формы, в которой однажды застынет почерк поэта.

К. М.

Вопрос

В каком аспекте писалась история вашего народа в последние десятилетия? Случалось ли Вам когда-нибудь узнавать нечто такое, что полностью изменяло Ваше представление о победителях и побежденных?