Предисловие
У большинства народов стол символизировал некое сакральное, предельно-личное пространство, в пределах которого позволялось находиться лишь немногим избранным - родным по крови и по духу. В девятнадцатой части Уитмен рисует таковой воображаемый стол, но сесть за него предлагает не узкому числу людей, а всем, кто «по-настоящему голоден». По сути, сама поэма – она же, быть может, и пища, о которой говорит Уитмен, - становится одним большим столом, где всякому читателю обеспечен сердечный прием. А что же есть поэмы – и книги в целом – как не подобные столы, если учитывать, что создаваемые для какой-то конкретной аудитории, они в конечном итоге становятся достоянием каждого? Правда, и в этом случае уитменовская поэма стоит особняком, ибо она-то как раз написана для того целевого круга, который не исключает ни одного живущего: «ни раба, ни вора, ни паразита, ни содержанку».
Афро-американский поэт двадцатого столетия Ленгстон Хьюз ответил на уитменовское приглашение к трапезе собственным стихотворением. Озаглавленное «Я Тоже», оно начинается аллюзией к уитменовской строке: «Я тоже воспеваю Америку». Уитмену, будучи белым, было несложно объявить себя голосом нации, но его обещание «пищи для каждого» так и не было выполнено, - сетует Хьюз. «Я черный брат / Меня отсылают есть на кухню / Как только приходят гости». Все еще принудительно обособленный, хьюзовский герой, по-прежнему, жаждет оказаться за общим столом, ведь: «Я тоже – Америка» - восклицает он. Таковые строки в очередной раз показывают, насколько расовые меньшинства были проникнуты идеей уитменовского «приглашения», оттого и так горько они опровергали его действенность.
Один из важных аспектов этого стихотворения заключается в том, что Уитмен обращается непосредственно к нам, его читающим. Пять раз используя анафорой указательный предлог «вот», Уитмен как будто хочет акцентировать наше внимание на вот этом стихотворении, вот этом листе бумаги, вот этом самом моменте, когда мы читает вот эту поэму. Поэт фактически делает возможным наше физическое присутствие в структуре поэмы, изображая, к примеру, «робкую руку» так, как если бы эта рука могла провести по строчкам на странице. И одновременно каждым своим словом он сам пытается оторваться от этой страницы, дабы увидеть наши «…развивающиеся волосы»; губы, выдыхающие слова (целующие, прижатые к другим губам), бормочущие поэтический призыв к единению; наше лицо, отраженное в уитменовском лице через лица его героев. Ведь поэма, - напоминает нам Уитмен, - всего лишь еще одно проявление природы, которое можно держать в руках, на которое можно посматривать с любопытством. Но если случается в этот день и в этот час этот миг чтения, то поэт и читатель остаются друг с другом наедине, и самое сокровенное Уитмен открывает только одному – и именно Вам. Вот только, равно как солнечный свет или птичья трель, сказанное слово не выбирает лишь одного адресата, но становится достоянием всех глаз, ушей и сердец.
Э. Ф.
Это стол, накрытый для всех, это пища для тех, кто по-настоящему голоден, Для злых и для добрых равно, я назначил свидание всем, Я никого не обижу, никого не оставлю за дверью, Вор, паразит и содержанка - это и для вас приглашение, Раб с толстыми губами приглашен, сифилитик приглашен; Не будет различия меж ними и всеми другими. Вот - робкое пожатие руки, вот - развевание и запах волос, Вот - прикосновение моих губ к твоим, вот - страстный, призывный шепот. Вот высоты и бездонные глубины, в них отражено мое лицо, Я погружаюсь в раздумье и возникаю опять. По-твоему, я притворщик, и у меня затаенные цели? Ты прав, они есть у меня, так же как у апрельских дождей и у слюды на откосе скалы. Тебе кажется, что я жажду тебя удивить? Удивляет ли свет дневной? или горихвостка, поющая в лесу спозаранку? Разве я больше удивляю, чем они? В этот час я с тобой говорю по секрету, Этого я никому не сказал бы, тебе одному говорю.
Этот стол, равно накрыт для всех, эта пища – для тех, кто голоден, Нечестивцев равно как праведных – я созвал их всех, Я никого не обижу и никого не отрину, Вор, тунеядец и содержанка приглашены, Толстогубый раб приглашен, приглашен венерик, Не будет различия между ними и остальными. Пожатье руки, взмах и запах волос, Прикосновение губ моих, страстное бормотание, Выси безмерные и глубины, отражающие лицо мое, В самого себя погружение и - возвращение. Думаешь, есть у меня затаенные цели? Есть, как есть они у апрельских дождей и слюды на откосе скалы. Думаешь, хочется мне тебя удивить? Удивляет ли свет дневной? Или ранняя горихвостка, щебечущая в лесу? Удивляю ли я более, чем они? В этот час я с тобой говорю по секрету, Не с любым говорил бы я так, но тебе – скажу.
Послесловие
«Затаенная цель» «Песни о себе», озвученная в данном стихотворении за трапезой, делимой со всеми убогими и презренными, заключается в том, чтобы перевернуть наше иерархическое представление о мире: к уитменовскому столу приглашен каждый – от святого до грешника и всякого в промежутке. Более всего поражает вывод, к которому поэт приходит (не известно, правда, где и когда) посредством своего поэтического воображения и раздумий, в кои он «погружается и возникает опять»: ни в природе, ни в обществе не существует ценностной иерархии – нет различий между «апрельским дождем», блеском «слюды на откосе скалы», «песней горихвостки» – не говоря уже о тождественности гостей на этом пиру жизни. Ни один из них по рангу не выше другого.
Уитменовское влияние – формально-поэтическое и философское - на последующие поколения поэтов можно легко проследить по факту распространения свободных форм стиха в американской поэзии, демократических идей в литераторской среде и осознания того, что буквально все в этом мире может явиться импульсом для творчества. В «Весеннем дожде», к примеру, Роберт Хасс заглядывает в будущее, которое может породить собой тихоокеанский шквал: сначала он обращается в снег над горной Сиеррой, затем в молодую поросль у ручья, после – в семена, которые бойко расклевывают серые сойки. Под конец все вышеописанное оборачивается картиной дружеского пития кофе (заваренного из самособранных зерен) и разговора на «пространную тему» о «благословении ниспосланного и блаженстве вкушаемого». Согласно этой «пространной теме» и случается то, что определено извечным взаимодействием человеческого и надмирного: мы объединяемся и следуем каждый своей дорогой – но уже вместе. А вот как создавать из сего факта поэзию - Уитмен и пытается нам показать.
К. М.
Вопрос
Каковы обычаи принятия пищи в Вашей культуре? Бывает ли так, что по каким-то особым случаям к столу приглашают более широкий круг, нежели семейный или дружеский? А можете ли представить себе ситуацию, когда столы накроют «для злых и для добрых равно»?