Прошедшее и настоящее гибнут - я наполнил их, потом исчерпал, А теперь заполняю ближайшую впадину будущего. Ты, слушающий песню мою! какую тайну ты хочешь доверить мне? Прямо гляди мне в лицо, покуда я вдыхаю эту ночь. (Говори мне по чести всю правду, нас не слышит никто, но я| могу остаться не дольше минуты.) По-твоему, я противоречу себе? Ну что же, значит, я противоречу себе. (Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей.) Я отдаю все свои силы лишь тем, кто поблизости, я жду тебя у порога. Кто завершил дневную работу? Кто покончил с ужином раньше других? Кто хочет пойти прогуляться со мною? Успеешь ли ты высказаться перед нашей разлукой? или окажется, что ты запоздал?
Вянут прошлое и настоящее – я наполнил их, исчерпал их, И теперь заполняю очередную пядь грядущего. Слушатель мой, сюда! Что ты хочешь поведать мне? Погляди мне в лицо, пока я вдыхаю запах сумерек, (Говори откровенно, другой тебя не услышит, я и сам помедлю не дольше минуты), Противоречу ли я себе? Что ж, я впрямь противоречу себе, (Я велик, я вмещаю множества). Я средоточен на тех, кто рядом, я жду тебя на пороге, Кто доделал дневную работу? кто первым покончил с ужином? Кто хочет пойти прогуляться со мной? Заговоришь ли, покуда я не ушел? Или все-таки запоздаешь?
Послесловие
Воздух стал холоднее, листья на дубах – желтее. «Если не пишешь стихов осенью, значит - не поэт», - сказал мне однажды друг, протягивая кленовый листок с красноватым румянцем прожилок, лучащихся от сердцевины оторвыша. Противоречивое время года: полыхающая тыква среди увядающих стеблей; выкопанная луковица тюльпана, готовая к новой высадке; смерть и воскрешение - двойные двери, через которые мы, по видению Уитмена, проходим снова и снова.
«Песнь о себе» начиналась с провозглашения всеобщего равенства – вплоть до анатомического уровня – и обещания поэта говорить «во всякое время, всегда», дабы подготовить нас к «невозбранному» восприятию Природы со всей ее «первобытной силой», к путешествию за пределы всех «догматов и школ». И теперь, на исходе этого пути, поэт приглашает нас войти в поле всех мирских противоречий, принять их – как принял он, растворив в своем демократическом воображении.
Как увязать индивидуальность, трансцендентность (по выражению Симона Уэйла) всякой отдельной личности и ее «населенность» множеством прочих сущностей? Не отделяя одного и другого, - ответил бы Уитмен: индивидуальность всякого человека исконно противоречива, ибо скомпонована из конфликтующих мыслей, желаний, страстей тех, кто уже жил до него. Ибо в наших телах и душах живут мужчины и женщин, охотники и собиратели, рабы и рабовладельцы, добряки и злодеи, живые и мертвые, вечно борющиеся за право доминирования.
Их голоса: разноплановые, вдохновляющие, похороненные в таких глубинах, что порой никогда не становятся явственными – могли бы открыть, прислушайся мы к лучшим из них, многие трансцендентные смыслы. Чеслав Милош советовал поэтам надеяться, что «добрые - а не злые - духи избирают нас своим орудием». Впрочем, и они, эти добрые духи-голоса, могут сыграть с нами злую шутку. Ведь так непросто услышать нужное, когда, словами одной старой песни, «Сердце шепчет одно, а разум – совсем иное».
Чтобы преодолеть смерть, поэт вынужден постичь и высказать одно из первых мирских противоречий: умирание с момента рождения. Но для Уитмена сей страшный факт - лишь способ сохранения и передачи высшего знания. Не постижимого в рамках лишь одной жизни. Ведь как писал поэт и духовный последователь Уитмена А. Р. Эммонс, “нет конца у видения, и ничто не понято всецело, и завтрашний новый путь - есть истинно новый путь”.
Что ж, не отправиться ли и нам в путь? Вот загораются огни города, где мы уже гуляли с вами. Вот речка, и лодки качаются на темных водах. А вот и вы – во всем своем великолепии.
К. М.
Вопрос
«Успеешь ли ты высказаться перед нашей разлукой? или окажется, что ты запоздал?», - поспешно спрашивает Уитмен нас, знающих, что даже по завершению поэмы «разлуки» не будет, ибо мы всегда сможем «развернуть» и прочесть и ее заново. Почему же Уитмен боится, что мы можем «запоздать»?