Предисловие
«Говоруны» и «спорщики» теперь становятся «странниками» и «вопрошателями» - этакими благожелателями-на-показ, дни напролет вещающими о том, чем мы и сами нередко себя обманываем, полагая, что подобные вещи - и только они - нас формируют: о детстве, окружающей действительности, одежде, которую носим, последних известиях о войнах, болезнях и фондовых рынках, которые слышим. В определенном смысле такие явления и вправду делают из человека, того, кем он является, но в каждом из нас параллельно существуют гораздо более глубокие слои.
Уитмен разделяет беспокойство Генри Дэвида Торо относительно того, как легко жизнь поглощается тривиальными событиями, которые мы, однако, привыкли именовать «новостями». «Как только жизнь перестает быть сугубо личной, всякий разговор о ней вырождается в обычную сплетню», - пишет Торо в своем произведении «Жизнь без принципов». Мы едва ли можем встретить человека, способного поделиться известием, которое он прежде не вычитал бы из газеты или не услыхал бы от своего соседа – и что самое печальное: единственное отличие между нами и этим человеком в том, что ему довелось провести часок с газетой или с говоруном за чашкой чая, а нам – нет. Пропорционально тому, как все менее самодостаточной становится наша «внутренняя» жизнь, мы все чаще и отчаяннее становимся заложниками почтовых служб. Становимся зависимы о них, подобно тому несчастному, кто бродит с неисчислимым количеством писем в руках, преисполненный гордости от обилия эпистолярных собеседников, но не способный при этом услышать самого себя. И Уитмен в данном стихотворении цикла объявляет о своем желании услышать, прежде всего, самого себя, получить доступ к собственной «внутренней жизни», которую он называет тем, «что и есть Я».
Мы всегда окружены индивидами, которые желали бы «тянуть и подталкивать» нас в сторону собственных убеждений и интересов. Поэт признается, что и сам потратил годы, пытаясь прорваться сквозь «туман» разглагольствований «лингвистов и спорщиков»: тех, для кого язык – лишь средство искусственного усложнения жизни, попытка отстранения от нее, путем вовлечения во множество мелких дрязг, заполонивших существование большинства людей. Поэт же приглашает нас на встречу с собственным «Я», бытующим на более глубоком уровне сознания и не имеющим ничего общего с теми силами, которые нацелены на отвлечение нашего внимания от того, что действительно важно.
Уитмен словами рисует образ поэта, чей портрет был выгравирован на титульном листе первой книжной публикации «Листьев травы»: поэта в рабочей робе, со шляпой на голове, стоящего подбоченившись, удерживая читателя своим пронизывающим взглядом. Образ человека, чье Я «Стоит, никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное, целостное», того, кто «Стоит и смотрит вниз, стоит прямо или опирается согнутой в локте рукой на некую незримую опору, Смотрит, наклонив голову набок, любопытствуя, что будет дальше». Все дело в том, говорит Уитмен, чтобы понять, как одновременно «и участвовать в игре, и не участвовать, следя за нею и удивляясь ей». В отличие от Торо, который ищет свое внутренне Я, отгородившись от себе подобных, предпочитая удалиться в пустыню, Уитмен – напротив, пытается постичь себя, тщательно изучая окружающие его городские реалии, участь растворяться в среде, одновременно находясь вне ее, участь «наблюдать и ждать», дабы дать себе время понять, что действительно стоит созерцания. «То, что и есть Я», он ищет не только в природе, но и в великом множестве людей, которых он встречает ежедневно, людей, которые в первую очередь будут оспаривать его право на осознание истинной величины того, чем является поэт.
—EF
i Стихотворные фрагменты цикла представлены в переводе Корнея Чуковского: Уолт Уитмен. Листья травы. М., Художественная литература, 1982.
Странники и вопрошатели окружают меня, Люди, которых встречаю, влияние на меня моей юности, или двора, или города, в котором я живу, или народа, Новейшие открытия, изобретения, общества, старые и новые писатели, Мой обед, мое платье, мои близкие, взгляды, комплименты, обязанности, Подлинное или воображаемое равнодушие ко мне мужчины или женщины, которых люблю, Болезнь кого-нибудь из близких или моя болезнь, проступки, или потеря денег, или нехватка денег, или уныние, или восторг, Битвы, ужасы братоубийственной войны, горячка недостоверных известий, спазмы событий Все это приходит ко мне днем и ночью, и уходит от меня опять, Но все это не Я. Вдали от этой суеты и маеты стоит то, что есть Я, Стоит, никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное, целостное. Стоит и смотрит вниз, стоит прямо или опирается согнутой в локте рукой на некую незримую опору, Смотрит, наклонив голову набок, любопытствуя, что будет дальше. Оно н участвует в игре, и не участвует, следит за нею и удивляется ей. Я смотрю назад, на мои минувшие дни, когда я пререкался в тумане с разными лингвистами и спорщиками, У меня нет ни насмешек, ни доводов, я наблюдаю и жду.
Скитальцы и вопрошатели окружают меня, Люди, которых встречаю, отзвуки прежней жизни, двора, где рос, и страны, и народа. Последние события, открытия, изобретения; касты, классики, современники, Мои обеды, и одежды, и обязанности, связи, взгляды, комплименты. Безразличие - показное ли, подлинное - мужчины или женщины, которых люблю. Болезнь кого-то из близких, или моя болезнь, проступки, потери, нехватка денег, уныние и восторги, Битвы, ужас братоубийственных войн, жар сомнительных новостей, судороги событий – Они настигают меня днем и ночью, и снова меня покидают, Но все это - не Я. В стороне от суеты сует стоит то, что есть Я, Стоит - не скучает, благодушное, праздное, целостное. Смотрит вниз, выпрямившись, или рукой опершись на опору, незримую, но несомненную, Смотрит вбок, с интересом, что будет дальше. Сколь в игре, столь и вне игры, наблюдая и любопытствуя. А позади я вижу минувшие дни, когда до седьмого пота, в тумане, я спорил с лингвистами и противниками. Теперь – ни насмешек, ни доводов. Я наблюдаю и жду.
Послесловие
Поэт Ч. К. Уильямс начинает свою книгу размышлений об Уитмене изумленным восклицанием: «Откуда взялась его музыка?!» - вопросом занимавшим целые поколения читателей и писателей. Как случилось, что посредственный газетчик - а согласно первой профессии плотник - стал поэтом, олицетворяющим самую сущность американской личности? Уильямс убежден, что «нам никогда не узнать, как Уитмену удалось ощутить, услышать, познать, пропустить через себя импульс языка, звук и биение поэтического слова, набегающую и захлестывающую волну, которой суждено было стать его медиумом, колесницей – ибо даже попытка вообразить поэта, сознательно их «нащупывающего» – не менее сложна, чем прокладывание собственного пути – для самого Уитмена». Но он его проложил. Четвертое стихотворение цикла раскрывает, что и его автор в годы своего ученичества, «когда пререкался в тумане с разными лингвистами и спорщиками», подобно всякому молодому поэту, отчаянно искал собственный голос. И главное, что он осознал в процессе этого поиска, – необходимость «наблюдать и ждать», хранить частичку своих фантазий в безопасном отдалении от «горячки недостоверных известий», вглядываться в окружение незамыленным взором, вслушиваться в интонации всех мужчин и женщин, независимо к каким слоям общества они принадлежат – дабы в последствии воспроизвести все это в стихах – с должными уважением и точностью.
Представленная в предшествующем стихотворении вариация на аналогичную тему самооткрытия: «…Тут мы стоим с этой тайной вдвоем..» в данном случае трансформируется в признание: «..Вдали от этой суеты и маеты стоит то, что есть Я». Заметьте: не «кто я есть», но «что я есть» - сущность, выстраивающая себя: строка к строке, - обособленная от толпы, наблюдающая и размышляющая. Таков поэт, воплощающий в себе сущность национальной демократии, поэт, не огласивший своего имени вплоть до двадцать четвертой части цикла, после которой для всех нас он стал всего-навсего: «Уолт Уитмен, американец, один из грубиянов, космос».
—CM
Вопрос
Могли бы Вы представить себя участком и в то же время сторонним наблюдателем, одновременно «и участвуя в игре, и не участвуя в ней»? Каковы преимущества и недостатки подобного дуалистического самоощущения?