Предисловие
И снова ландшафт стихотворения меняется с городского на сельский – описания девятого стихотворения – одного из самых коротких в цикле (поэма имеет всего два восьмистишия и лишь одну часть меньшего объема) – Уитмен, по всей вероятности, черпает из собственных воспоминаний: раннего детства, проведенного на лонг-айлендской ферме (в Бруклин семья переехала лишь когда маленькому Уолту сравнялось четыре года) и последующего периода «наведываний» в дедовскую усадьбу.
В своей автобиографии Уитмен вспоминает, как он, мальчишкой «часто на закате убегал на самые окраины лонг-айлендских равнин», которые и сейчас может воссоздать в памяти вместе с «удивительными картинами нескончаемых коровьих шествий; то отдаляющимся, то снова приближающимся позвякиванием оловянных и медных колокольчиков; ощущением прохлады от прикосновения чуть сладковатого, ароматного предзакатного ветерка».
Повествование у Уитмена здесь достигает предельной визуализации, максимальной фокусировки на краткосрочном происходящем: образ тяжело нагруженного фургона с сеном, въезжающего в настежь распахнутые ворота амбара; ощущение тряски, а затем прыжок вниз – в гущу «клевера и тимофеевки» (растение, выращиваемое специально для получения сена – прим. автора), где травинки переплетаются с волосами, а осенняя трава затягивает в себя, как болотная топь. Уитмен не просто обрисовывает еще одну грань американской жизни, он точно передает иную пульсацию, темп существования сельского бытия с его медлительностью и миролюбивостью, принципиально отличными от назойливого стаккато города, озвученного им в предыдущем стихотворении.
Э. Ф.
Настежь распахнуты ворота амбара, Медленно въезжает фургон, тяжело нагруженный сеном, Яркий свет попеременно играет на зеленом и буром, Новые охапки сена наваливают на примятый, осевший стог. Я там, я помогаю, я приехал, растянувшись на возу, Я чувствовал легкие толчки, одну ногу я закинул за другую, Я ухватился за жерди и прыгаю с воза, я хватаю тимофеевку и клевер, Я кубарем скатываюсь вниз, и мне в волосы набивается сено.
Настежь открыты большие ворота амбара, Наполно сеном нагружен неторопливый фургон, Отблески света смешались в зеленом и буром, Сена охапки свалили в примятый стог. Я там, помогаю, я еду на самом возу, растянувшись, Ногу на ногу закинув, чувствую лёгонькие толчки, Я прыгаю вниз, ухвативши клевер и тимофеевку, И кубарем скатываюсь с травинками в волосах.
Послесловие
Изменения, которые Уитмен вносил между первым вариантом поэмы в 1855 году и предсмертной редакцией в 1891-м, продолжают вызывать много споров среди литературоведов и литераторов. Галвей Киннелл, к примеру, утверждает, что чем старше становился поэт, тем слабее проявлялся его поэтический талант, и «чем больше он искал совершенства, тем дальше от него оказывался». Но кто вправе обвинить Уитмена в постоянном самопоиске? Подобно ученому, который вдруг совершает открытие, ломающее привычное нам миропонимание, а затем тратит всю оставшуюся жизнь на «доработку озарения», поэт корпит над своим детищем. Первоначальная концовка восьмого стихотворения «Я прихожу снова и снова» была изменена Уитменом на «Я прихожу и ухожу», что невольно заставляет задуматься о мотивах такого кардинального изменения - совсем как век спустя на такой же резонный вопрос натолкнет оденовское «Мы должны любить друг друга и умереть», вытеснившее предшествующее ему «Мы должны любить друг друга или умереть» в стихотворении «1-е сентября 1939-го». Так, должен ли cтареющий поэт обособиться от своих ранних творений? Как быть нам с разными, зачастую таким несхожими редакциями одного произведения? Возможно ли совершенствование в поэзии? «Песнь о себе» не перестает поднимать эти вопросы.
Десятое стихотворение цикла претерпело только одну редакцию: поэт разделил прежде единое восьмистишие на два законченных по смыслу квартета, отчего само стихотворение, по выражению Киннелла, «стало походить на поэзию минувших лет». Но в этом-то и заложен глубинный смысл: поэт намеренно избирает поэтическую форму, близкую по звучанию нерифмованной балладе, дабы воссоздать «минувшие лета» собственного деревенского детства. Народные традиции, восходящие к напевным буколикам, обретают новое звучание за счет резкой паузы между частями стихотворения, смены статического описания авторским монологом, в котором поэт во всеуслышание объявляет, что «он здесь».
Так-то, благодаря «легким толчкам» памяти начинается уитменовское путешествие в прошлое, где он может себе позволить и «растянуться на возу», и «кубарем скатиться в солому», и насладиться чуть слышной музыкой шелестящих в волосах золотисто-сухих травинок тимофеевки и клевера.
К. М.
Вопрос
Как Вы считаете, какое впечатление производит на читателя тот факт, что все девятое стихотворение цикла Уитмен посвятил одному единственному эпизоду из жизни – катанию на фургоне с сеном с последующим прыжком с воза в стог сухой травы? Почему, по Вашему мнению, Уитмен не стремиться составить детальный перечень всех проявлений сельской жизни, как он это сделал в предшествующем стихотворении - в отношении жизни городской?